Письмо двадцать восьмое. Через врата лица моего
Письма к самому себе. О Пути, Дыхании и Времени
Письма к самому себе. О Пути, Дыхании и Времени
Часть вторая. Путь
Телеграм-канал Письма к самому себе
Слушать аудиокнигу в YouTube
Слушать аудиокнигу в SoundCloud
Письмо двадцать восьмое: Через врата лица моего
История передачи Дхармы
Однажды Пятый патриарх Хунжэнь созвал всех членов Сангхи и предложил каждому написать стихотворение-гатху о своём понимании пробуждения, пообещав передать Дхарму, свои полномочия настоятеля монастыря, рясу и чашу для подаяния тому, кто в стихотворении отразит реальное прозрение в великий смысл Учения Будды.
Стихотворение Шэньсю
Старший монах Шэньсю в полночь, со свечой в руках, в тайне пробравшись к монастырской стене, написал на ней стихотворение:
Твоё тело — это Древо Пробуждения (Бодхи),
Сознание — зеркало, на него опирающееся.
Держи зеркало чистым,
Не позволяй ему пылиться.
Стихотворения Хуэйнэна
Неграмотный помощник повара Хуэйнэн тоже сочинил свою гатху, попросив монаха, умеющего писать, начертать её на стене:
Нет у пробуждения (Бодхи)
Никакого дерева.
Нет у зеркала никакой опоры.
Если Природа Будды вечно чиста,
Откуда же взяться пыли?
Затем, немного подумав, он сочинил и второе стихотворение:
Сознание — это Древо Пробуждения (Бодхи),
Тело — зеркало вместе с опорой,
Такое чистое,
Что пыли некуда упасть.
Когда Хунжэнь прочитал стихи Хуэйнэна, он понял, что перед ним истинный преемник. Однако, заметив, как обращаются с неграмотным южанином Хуэйнэном в монастыре, он также понял, что монастырская община никогда не примет его как своего лидера. Поэтому Хунжэнь встретился с Хуэйнэном поздно ночью, тайно передал ему Дхарму и, как её символы, рясу и чашу, а затем велел бежать из монастыря и странствовать какое-то время, чтобы продолжить углубление своего понимания, прежде чем начинать учить.
На следующее утро, когда стало известно, что Хуэйнэн, получив рясу и чашу, покинул монастырь, поднялся переполох. Один из монахов — бывший военный начальник по имени Хуэймин (или просто Мин), известный своим суровым нравом — отправился в погоню за Хуэйнэном, чтобы вернуть рясу и чашу.
И вот здесь, прямо в гуще событий, начинается коан №23 из сборника коанов «Мумонкан. Застава без ворот».
Монах Мин преследовал Шестого патриарха до самого горного хребта. Когда Патриарх увидел, что Мин приближается, он положил на камень рясу и чашу, переданные ему учителем Хунжэнем, и сказал ему:
– Эта монашеская ряса олицетворяет Дхарму, но это только символ и не более того. Стоит ли из-за неё сражаться? Можешь забрать её.
Мин попытался поднять рясу и чашу, но они были тяжелы, как гора, и он не смог сдвинуть их с места. Дрожа от смущения, он сказал:
– Я пришёл за Учением, а не за рясой. Прошу тебя, научи меня!
– За пределами плохого и хорошего — прямо в этот самый момент — что есть твоё изначальное лицо?
В тот же миг Мин пробудился и прозрел великую истину. Всё его тело покрылось потом. Со слезами он поклонился и сказал:
– Есть ли какой-либо ещё более глубокий смысл за пределами и так уже сокровенного смысла слов, которые ты сейчас произнёс?
– То, что я сказал, — не сокровенно. Если ты обратишь внимание внутрь себя, то поймёшь: тайна — в тебе самом, и всё, что глубже этого, принадлежит только тебе.
– Когда я вместе с остальными монахами практиковал Дхарму в монастыре на горе Обай, я так и не смог проникнуть в свою истинную природу. Но теперь, когда ты указал мне путь, я подобен тому, кто пьёт воду и сам знает — тёплая она или холодная. Теперь ты мой учитель.
– Мы оба ученики Пятого Патриарха. Никогда не забывай, чему ты научился у него! — сказал Шестой патриарх.
На перекрёстке
Привет!
Я опять пишу тебе с перекрёстка, на котором стою в нерешительности. Точнее так. У меня есть Путь, и он движет меня. Я и есть Путь, а Путь — это я. Путь — это главное, Путь определён. Путь определён не мною, а самим Путём, поэтому у меня нет никаких вопросов к движению по Пути в целом.
Но куда поставить ногу? — Вот вопрос! Путь широк, и внутри него мне постоянно приходится делать то большие, то маленькие выборы — куда повернуть сейчас, а куда сейчас... и сейчас?
Хуэйнэн спрашивает меня:
– За пределами плохого и хорошего — прямо в этот самый момент — что есть твоё изначальное лицо?
Но я отвечаю ему:
– Зная своё изначальное лицо — прямо в этот самый момент — какой шаг сделать мне в пределах плохого и хорошего?
Война всё продолжается и продолжается. Люди теряют жизни, здоровье, близких, дома, работу, все связи, все прежние опоры... Моя судьба вплетена в судьбы этих людей с разорванными судьбами, я пытаюсь склеивать разрывы в переплетении наших судеб, но это бесконечный процесс. Нельзя склеить судьбу раз и навсегда, намертво. Живая судьба изменчива, а значит, склеивать каждый раз приходится каким-то уникальным образом.
К войне у нас теперь добавился ещё один всадник апокалипсиса — новый американский президент, первое, так сказать, лицо — у коня его три головы. Одна зовётся Эгоизмом, другая Бессовестностью, третья Хаосом. Первое лицо, со своей командой всех последующих, выстроившихся в ряд лиц, рвут привычные, устоявшиеся связи мира, вооружившись лозунгом: «Вернём всё в зад, как было раньше». В этом, конечно, состоит парадоксальность работы нашего, человеческого, сознания и его выражения в массовых социальных процессах. Если изменения в мире нарастают слишком быстро, сознание, не успевая к ним адаптироваться, пугается и пытается отскочить в прошлое, пытается срочно вернуть ситуацию на прежние позиции, однако делает только хуже, внося ещё больше хаоса в текущий процесс, ибо никакой «прежней позиции» уже нет и не может быть никогда. Река жизни утекла вперёд, а вместе с ней утекло и сопротивляющееся переменам сознание. Вся боль мира, вся боль человечества, вся боль каждого человека возникает из-за несогласия со временем. Но корень этого несогласия лежит глубже — в чувстве отчуждённости сознания от времени и пространства. Человек переживает себя внутри пространства, но не самим пространством, человек переживает себя во времени, но не самим временем, человек переживает себя в отношениях, но не самими отношениями, человек переживает себя живущим, но не самой жизнью. Поэтому любой президент чего-либо, любой диктатор, любое первое лицо, в бесконечном ряду всех последующих лиц, пытающееся сделать что-либо великим «опять», выражают лишь общую тенденцию сознания к диссоциации, к отщеплению и отчуждению «себя маленького» от «себя целого». От целого времени, от целого пространства, от целой жизни, от целого сознания. Отчуждению своего отдельно взятого лица от лица целой жизни.
Глядя на всех этих, казалось бы, внешних по отношению ко мне всадников апокалипсиса, я разворачиваю свою лошадь, разворачиваю себя к себе, сознание к сознанию.
Я, на собственном опыте, знаю, как сознание расщепляется, например, во сне. Ведь что происходит во сне? Во сне есть сновидение как целое сознание, это целое сознание и есть сновидящий. Как только появляется сновидение, тут же появляется и сновидящий, как только появляется сновидящий, тут же появляется и сновидение. Сновидящий и сновидение — это одно, сновидение — это выражение сновидящего, а сновидящий — это тело сновидения. И тем не менее в сновидении ещё появляется и герой сновидения, которому кажется, что он отделён от всего остального сновидения, он вообще не осознаёт, что сам он и есть сновидение, что сам он и есть сновидящий, ему кажется, что он полностью автономен и живёт в каком-то объективном мире. Объективном, то есть состоящем из объектов, с которыми он может обращаться как с отдельными от себя. И этот человек, этот герой сновидения, переживает себя внутри пространства, но не самим пространством, человек переживает себя во времени, но не самим временем, человек переживает себя в отношениях, но не самими отношениями, человек переживает себя живущим, но не самой жизнью. И моё дело сейчас развернуться к целому сознанию и осознать, что все президенты-нарциссы, все диктаторы-психопаты, все людоеды, убийцы, насильники, безумцы, так же, как и все святые, подвижники, гуманисты, альтруисты, все они состоят из того же единства, что и я. Все мы состоим из материала, который нельзя назвать словом, но который можно пережить, можно почувствовать, но не как что-то другое, не как объект своего восприятия, а как себя. Пережить, как бытие. У всех нас есть только одно изначальное лицо — одно на всех.
Как у волны в океане есть шанс пережить себя водой, как у героя сновидения есть шанс пережить себя целым сновидением, так и у меня есть шанс пережить себя целым, единым, нерождённым и неумирающим. У меня есть шанс почувствовать своё нерождённое, изначальное лицо, за пределами хорошего и плохого, как сказал Хуэйнэн преследующему его, обиженному и жаждущему возмездия, монаху Хуэймину. А если я его почувствую, то смогу сделать правильный выбор на перекрёстке, поставить ногу в нужном направлении. Ибо тогда не я буду двигаться по Пути, а меня будет двигать Путь, волну будет двигать вода, героя сновидения будет двигать сновидение. Я снова буду единым с жизнью. Я снова стану Путем.
Тогда два вопроса, вопрос Хуэйнэна ко мне: «За пределами плохого и хорошего — прямо в этот самый момент — что есть твоё изначальное лицо?» И мой вопрос Хуэйнэну: «Зная своё изначальное лицо — прямо в этот самый момент — какой шаг сделать мне в пределах плохого и хорошего?» Совместятся в одно целостное переживание, в один ответ, за пределами слов.
День рождения
Завтра будет мой День рождения — 57 лет. А ведь довольно долгий путь я прошёл, что скажешь? Если начать пересказывать все истории, случившиеся на этом пути, выйдет довольно долгий сериал. И кажется, это не мыльная опера, в которой заранее знаешь, куда именно будет двигаться развитие сюжета. Нет, в этом сериале я постоянно встречался с тайной следующего шага и с Тайной Пути в целом. Встречался и продолжаю встречаться.
Недавно, разоткровенничавшись с друзьями, несколько часов рассказывал им истории из своей жизни. Кажется, им было интересно, поэтому и рассказывал. Рассказывал только самые значимые истории, из которых я соткан, но и их набралось на несколько часов. Подруга, участвовавшая в этом разговоре, откликнулась: «Кажется, ты прожил лет триста!» Да, у меня тоже ощущение, что в эти пятьдесят семь календарных лет уместилось никак не меньше трёх сотен моих внутренних, психологических. И вместе с тем живу я только сейчас, а все истории, одна за другой, растворяются, будто слёзы под дождём.
Поэтому истории и важны, и неважны. С одной стороны, как сказала поэтесса Мюриэль Рукейзер в своём стихотворении The Speed of Darkness («Скорость тьмы»): «The universe is made of stories, not of atoms» (Мир соткан не из атомов, мир соткан из историй), а с другой, где все эти истории сейчас? Существует ли моя История со всеми её историями сейчас?
И да, и нет.
Я действительно соткан из всех событий, что случились со мной в жизни, из всех выборов, которые сделал, и их последствий. Я соткан из жизненных перекрёстков. Все они собраны во мне и подталкивают меня к следующим выборам на следующих жизненных перекрёстках.
И одновременно с этим есть вдох и выдох, есть машины, шуршащие шинами по асфальту за окном, есть ярко синее небо в окне и жёлтый подъёмный кран, торчащий посреди неба. Есть моё непосредственное восприятие сейчас. Это восприятие свободно от историй. Ну, или почти свободно, ибо то, как я вижу, слышу и чувствую, тоже запрограммировано моим прежним опытом, моей выученной способностью обращать внимание на что-то, а что-то игнорировать. Например, я пишу тебе сейчас и свидетельствую поток слов, появляющийся из тишины и пустоты сознания. Зависит ли моё письмо от прежних историй, зависит ли моё свидетельствование от прежних историй?
И да, и нет.
С самого начала войны я стал разговаривать со своими украинскими друзьями об их переживании войны, в основном приватно, но некоторые соглашались и на публичный разговор. Я записывал подкаст под названием «Дхарма военного времени», и каждый эпизод начинал с вопроса: «Кто ты?». Каждый из моих собеседников отвечал: «Я украинец», «Я украинка». Я часто вспоминал тогда слова Ханны Арендт о том, что если ты атакован как еврей, то и защищаться должен как еврей. То есть, если кто-то пытается уничтожить или подавить, репрессировать, унизить меня, потому что видит во мне только эту идентичность: украинца, еврея, женщины, мужчины, гея, христианина, мусульманина, буддиста, атеиста... и эта моя идентичность ему по каким-то причинам не нравится, то мне необходимо защитить именно эту идентичность, потому что через неё я смогу защитить всё своё целое бытие.
Но ограничено ли моё бытие какой-либо из этих идентичностей? Ограничено ли моё бытие вообще чем-либо?
И да, и нет.
Мы с тобой мистики по складу души, и у нас, сколько мы себя помним, всегда было подспудное подозрение, что Бытие не ограничено, а само слово «моё» весьма условно. Сколько мы себя помним, в нас с тобой всегда звучал зов ничем не ограниченного Бытия. Зов, ведущий нас с тобой к постоянному отпусканию очередного «я» и очередного «моё». Вплоть до отпускания самого желания отпустить.
Разоблачение
Этот зов вёл нас с тобой к разоблачению себя. В словенском языке слово oblačila (облачила) означает «одежды», а слово razodevanje (разодеванье) означает не только раздевание в прямом смысле, как освобождение от одежды, но и разоблачение, как, например, разоблачение обмана. Эта игра слов двух славянских языков указывает мне на одну из важнейших в моей жизни метафор: одетый человек — это всегда хоть немного, но лгущий человек. Даже если на нём лишь маленький кусочек одежды в виде трусов, он своим видом не сообщает всю правду о себе. Однако парадоксальным образом трусы и прочая одежда самим своим наличием сообщают нам о нашей голой правде под одеждой. Если есть что скрывать, значит, есть и правда.
Но вот лицо всегда вроде бы голое. Или нет? Может быть, и лицо что-то скрывает? Может быть, лицо, самим своим наличием, показывает, что под ним что-то есть?
Ты помнишь, что у тебя есть лицо? Лицо — это то, чем мы, люди, повёрнуты к миру. Личность и лицо — это ведь однокоренные слова, а слово «мир» в русском языке означает не только планету Земля или Вселенную, но и общество. «Жить в миру» — значит жить с людьми. А чем мы живём с людьми? Вот лицом и живём, и поэтому нам важно не ронять его, не терять, не зевать и не отворачиваться от общества, ибо тогда и общество может отвернуться от нас. Поэтому-то у нас и бывают то должностное лицо, то юридическое, то физическое, то ответственное, то действующее — много у нас может быть лиц в зависимости от социальных обстоятельств.
Но при всём этом многообразии лиц мы всё же хотим сохранить своё лицо. А что значит сохранить лицо? Это значит оставить его неизменным? Это значит сохранить некий статус? Ответственное лицо, юридическое лицо, должностное лицо...
Но разве может быть что-то неизменным в этом текучем мире? Вот я каждый день смотрю в зеркало или иногда смотрю на свои фотографии — десятилетней, двадцатилетней, тридцатилетней и прочей-летней давности. И что же я нахожу там — в этих зеркалах и фотографиях — разве я нахожу там постоянство? Моё (моё!) лицо, как трусы, указывает лишь на то, что под ним живет голое существо.
Люди любят своё место
После шестилетнего поиска ответов на главные вопросы жизни и смерти Сиддхартха Гаутама из рода Шакьев открыл для себя основу жизни и пути избавления от страдания. Гаутама пробудился к истине — с этого пробуждения Буддизм начинается, и к аналогичному пробуждению он ведёт всех, ставших на этот путь. В этом пробуждении лежит исток всех многочисленных ответвлений Буддизма.
Спустя много лет, беседуя со своими последователями, Гаутама рассказал им о сомнениях, постигших его сразу после этого драматического события:
«Дхамма, которую я постиг, глубока, трудноразличима, труднодостижима, не умозрительна, утончённа, доступна лишь мудрому.
Но люди любят своё место, они наслаждаются и упиваются своим местом. Людям же, которые любят, радуются и наслаждаются своим местом, трудно увидеть основу. А основа — это обусловленность, основа — это взаимозависимое возникновение.
И также трудно им увидеть другую основу: успокоение страстей, отпускание цепляний, угасание реактивности и одержимости желаниями, остановку, нирвану. Если я буду учить этой Дхамме, другие не поймут меня, и это лишь утомит меня и доставит хлопоты».
– Сутра Благородного поиска (Арияпариесана сутта).
Я обращаю внимание на этот пассаж:
«Но люди любят своё место, они наслаждаются и упиваются своим местом.»
Мне кажется, Будда говорит здесь именно о том самом «неизменном» лице, на которое я смотрю в зеркало. Поэтому я могу переформулировать слова Будды так: «Но люди любят своё лицо, они наслаждаются и упиваются своим лицом. Своим должностным лицом, своим юридическим лицом, своим физическим лицом, своим ответственным лицом, своим действующим лицом...»
Я смотрю на своё лицо в зеркало и узнаю его. Нет, я не говорю: «это я», но я знаю, что это я. И проблема здесь в том, что к этому узнаванию себя в зеркале намертво пришито иллюзорное представление о том, что это лицо неизменно и отдельно от всего остального, что есть в этом мире. А ещё к нему намертво пришито точное и фиксированное понимание, что такое хорошо и что такое плохо. Для кого хорошо и плохо? Для лица, отражённого в зеркале. То есть для того, кого я считаю собой. Однако «моё» лицо, как трусы, указывает лишь на то, что под ним живёт голое существо.
Мой друг Александр Гиршон как-то сказал, что местоимение — это место, которое мы имеем. «Я» — это личное местоимение первого лица единственного числа. Мне кажется, в этом определении зафиксировано всё, что нужно знать о себе. Намертво зафиксировано и намертво же определено. Главное слово тут — «намертво». Это определение в точности отражает иллюзию, помогающую мне сохранять себя. Личное местоимение — это место, раз и навсегда закреплённое за личностью.
Первое лицо — конечно же, первое, какое же ещё? Ведь я — это центр мира, я — это самая важная фигура в моей жизни, поэтому среди всех возможных лиц, которые я встречаю, моё лицо — первое. Все остальные лица — это лишь моё окружение, окружающие меня лица.
И число у этого лица — единственное. Я не могу быть многоликим из опасения запутаться и заблудиться в своих лицах.
Ну и ещё к этому определению можно добавить именительный падеж, потому что, если есть я, то есть и моё, и кто же ещё может иметь меня, кроме меня самого?
И всё же при внимательном рассмотрении всё это намертво зафиксированное определение меня рассыпается в прах, ибо намертво зафиксированное — мёртво, а всё живое в этом мире пульсирует, движется и меняется. И поэтому, сравнивая своё лицо сейчас с фотографиями десятилетней давности, я не могу не заметить его текучести во времени, а если оно течёт во времени, то есть ли у него одно единственное место во времени или в пространстве?
Спрашивая себя о том, кто я такой, я отвечаю: я сын своей матери и своего отца, я брат своего брата, я друг своих друзей, я также преподаватель медитации, я практикую дзэн, я танцую, говорю с людьми, пишу, читаю, пью чай, хожу по улицам, плаваю в море, летаю по воздуху в самолётах — это всё я. И тогда, продолжая свои рассуждения, я могу спросить себя: «А я — сын своей матери — тот же самый, что и я — сын своего отца? Я — сын, тот же самый, что и я — брат? Я — друг этого человека — тот же самый, что и я — друг того человека? Я — смотрящий в окно, тот же самый, что и я — читающий книгу?» Когда бы я ни посмотрел на себя, я нахожу себя в отношениях с кем-то или с чем-то, и, внимательно всматриваясь в себя в этих отношениях, я спрашиваю себя: «Единственное ли у меня лицо?»
И если я честен с собой, я вынужден признать, что меня как личного местоимения первого лица единственного числа именительного падежа не существует! Такое лицо — полная фикция, это те самые трусы, указывающие лишь на то, что под ними скрыто. А под этим «неизменным», под этим «моим» лицом скрыт поток, в каждое мгновение меняющий своё лицо в зависимости от того, с каким другим потоком он встречается. Так я разоблачаю себя, снимая обличие за обличением, так я становлюсь всё более и более голым.
Подлинный человек без статуса и ранга
Но лицо — это не только слепок нашей личности. Китайский учитель Чань, Линьцзи, которого японцы называют Риндзай, регулярно беседовал с учениками, а человек он, надо сказать, был крутого нрава, поэтому нередко беседы эти для учеников заканчивались побоями.
Однажды, забравшись на свой помост, он торжественно произнёс с него:
– В этом куске сырой и голой плоти живёт подлинный человек без статуса и ранга, постоянно входящий и выходящий через врата вашего лица. Те из вас, кто ещё не узнал его, ищите, ищите!
Затем, как водится, один из монахов (видимо, ещё не битый новичок) задал уточняющий вопрос:
– Учитель, скажите, пожалуйста, а что же это за подлинный человек без статуса и ранга?
Линьцзи, как ужаленный, подскочил со своего места, схватил ученика за грудки, встряхнул его как следует и закричал ему в лицо:
– Говори! Говори!
Ученик вытаращил глаза и онемел от ужаса.
– Подлинный человек без статуса и ранга! Говно на палочке — вот кто такой подлинный человек без статуса и ранга! — злобно оттолкнул от себя монаха Линьцзи.
Если не слишком фиксироваться на провокационном стиле разговора Линьцзи, можно обратить внимание на эти его слова: «В этом куске сырой и голой плоти живёт подлинный человек без статуса и ранга, постоянно входящий и выходящий через врата вашего лица».
«Входящий и выходящий через врата вашего лица!» А ведь действительно, основные врата нашего восприятия: глаза, уши, нос и рот — располагаются на лице, и именно через эти врата я встречаюсь и с другим человеком, и с чашкой чая, и с горой, и с небом, и с морем, и с воздухом. И как я писал выше, каждая встреча — это новый, уникальный я, новое уникальное моё лицо. А скорее наше лицо: наше с другим человеком, наше с чашкой чая, наше с горой, наше с морем, наше с небом, наше с воздухом. Ведь я не нахожусь в отношениях со всеми этими объектами, я и есть эти отношения.
В другой раз Линьцзи безапелляционно заявил своим ученикам:
– Вы должны незамедлительно понять, что этот человек, который сейчас меня слушает, не имеет никакой формы, никаких характеристик, корней, начала, никакого «своего места» и идентификаций, но он пульсирует жизнью.
Здесь важно уточнить, что он не имеет никакой фиксированной формы, он не имеет личного местоимения первого лица, единственного числа и именительного падежа, а «его место» рождается и умирает каждое мгновение времени. В каждое из этих мгновений у пульсации жизни имеется своя определённая форма — форма отношений чего-то с чем-то, но она появляется и исчезает, вспыхивает и гаснет.
Этот человек, не имеющий никакой формы, противоположен тому человеку, который любит своё место, любит своё лицо, любит свою форму, но эти два человека: имеющий форму и не имеющий её — это один и тот же человек.
Если бы волна переживала себя водой, разве бы потеряла она от этого переживания свою форму? Волна — есть вода, вода — есть волна, форма — есть шуньята, шуньята — есть форма.
Миры — это не миры, их называют мирами
Вот я пишу тебе сейчас и свидетельствую поток слов, появляющийся из тишины и пустоты сознания. Зависит ли моё письмо от прежних историй, от их форм, зависит ли моё свидетельствование от прежних историй, от их форм?
И да, и нет.
Содержание моего письма, именно этот конкретный поток сознания, непосредственно вытекает из моего прежнего опыта, но одновременно с этим, могу ли я найти границы себя в этом потоке? Разве я стал собой в одиночку? Разве я стал собой сам, опираясь на себя и только себя? Не иллюзия ли эта само-стоятельность? Эта само-уверенность? Это само-мнение?
Нет, я, а следовательно, и вытекающий из этого конкретного меня поток сознания, становлюсь таковым только вместе со всеми остальными, кто также становится самими собой. Я становлюсь собой вместе со всеми без исключения, со всеми людьми, животными, растениями, микробами, горами, звездами и пылинками этой Вселенной. Со всей бесконечностью, безмерностью и безразмерностью Вселенной. Я вплетён в непрерывное творение Вселенной самой себя. Я вплетён в непрерывное превосхождение всех форм самих себя. Прямо сейчас этот текст, этот поток сознания, превосходит свою форму, истекая дальше и дальше. Так зависит ли моё письмо от прежних историй? Да, но моя история не отделима от истории мира.
«Благословенный спросил: «Как ты считаешь, Субхути, много ли пылинок во вселенной трёх тысяч миллионов миров?»
Субхути отвечал:
– Много, о Благодатный, чрезвычайно много, Благосущный.
– Субхути, обо всех пылинках Так Приходящий проповедовал как о не пылинках. Это и называют пылинками. Так Приходящий проповедовал о мирах как о не мирах. Это и называют мирами».
– Алмазная сутра
Зависит ли моё свидетельствование от прежних историй?
И да, и нет.
Моё умение свидетельствовать — это продукт все той же работы Вселенной, которая прямо сейчас сфокусировалась через меня. Я всего лишь один из мириадов глаз Вселенной, свидетельствующей саму себя, одно из мириадов ушей Вселенной, слушающей себя, один из мириадов голосов Вселенной, шепчущих и поющих в мириады своих же ушей, одна из рук Вселенной, ощупывающей саму себя. В этом куске сырой и голой плоти живёт подлинный человек без статуса и ранга, постоянно входящий и выходящий через врата моего лица. Это Вселенная постоянно входит и выходит через эти ворота ушей, глаз, носа, рта и мимики.
Учитель дзэн Хуанбо говорил об этом так:
«Все Будды и все живые существа — это не что иное, как Единое Сознание, вне которого ничего не существует. Это Сознание не имеет начала и конца, оно не рождено и неразрушимо. Оно не зелёное и не желтое, не имеет ни формы, ни облика. Оно не относится к категориям существующего или несуществующего и не может быть осмыслено в терминах нового или старого. Оно не длинное и не короткое, не большое и не маленькое, ибо превосходит все границы, меры, наименования, следы и сравнения. Это то, что находится перед тобой — но стоит начать размышлять о нём, и ты тут же впадёшь в заблуждение. Оно подобно безграничной пустоте, которую невозможно постичь или измерить.
Единый Разум сам по себе есть Будда, и нет различия между Буддой и живыми существами, кроме того, что существа привязаны к формам и поэтому ищут Будду вовне. Но своим поиском они утрачивают его, ибо это всё равно что использовать Будду для поиска Будды или пытаться ухватить Разум разумом. Даже если они будут прилагать все усилия в течение целой кальпы, они не смогут достичь его. Они не знают, что, если прекратят концептуальное мышление и забудут свою тревогу, Будда явится перед ними, ибо этот Разум и есть Будда, а Будда — это все живые существа. Он не становится меньше, проявляясь в обычных существах, и не становится больше, проявляясь в Буддах».
Единое Сознание, вне которого ничего не существует. Это Сознание не имеет начала и конца, оно не рождено и неразрушимо... а я?
А мне завтра исполнится пятьдесят семь лет.
Но если все живые существа — это не что иное, как Единое Сознание, вне которого ничего не существует, то и я — это то же Единое Сознание, вне которого ничего не существует. Ведь не может же быть так, чтобы было Единое сознание, вне которого ничего не существует, и плюс ещё я, которому 57 лет!
Или может?
И да, и нет. И да, и нет. И да, и нет.
Быть долиной под небом
Пока писал тебе, уже и День рождения пришёл. Теперь мне официально 57.
М. подарила мне «Дао Де цзин» на словенском языке. Я открыл книжку, чтобы получить напутствие от неё.
Вот оно, в моем переводе на русский:
Уважай силу мужского,
Но держись нежности женского.
Будь долиной под небом.
Если у тебя это получится,
Добродетель тебя не оставит.
Опять будешь словно ребенок.
Пусть белое не отвернет тебя от черного,
Будь примером для мира.
Когда будешь примером для других,
Двигайся путем добродетели,
Без сомнений возвращайся
К бесконечности.
Тот, кто знает славу,
Но придерживается скромности,
Сотрудничает
С силой вечности.
Будучи порождающей мир долиной,
Живи, воплощая добродетели.
Когда безличное становится лицом,
Его истинные качества прячутся.
Если их сохранишь,
Будешь способен вести за собой.
Лучше веди тех, кого нужно вести без усилий.
Дао Де цзин советует мне быть долиной под небом. То же самое мне постоянно советовала и практика Аутентичного Движения осенью, когда я проводил тренинг на море, в деревне Чиралы, в Турции. В разрушенном древнегреческом амфитеатре, в песке или траве, я ложился на землю, раскрывая руки и ноги, как будто принимая форму чаши. Или форму долины под небом. Я лежал и хотел, чтобы небо вливалось в меня. И оно вливалось.
«Опять будешь словно ребенок», — говорит мне Дао Де цзин. «Будешь двигаться по Пути», — слышу я его послание.
Я помню одну из тех историй, из которых я соткан. Не раз я обращался к ней и в этих письмах тебе. Это история начала моего духовного поиска. Когда в десять лет, сидя на краю ванны, я вдруг понял, что когда-нибудь умру, и не смог вместить в себя это понимание, не смог его сопоставить с собой. Как это умру? Ведь вот же он, я! Вот сейчас я чувствую себя, куда же я могу деться? Куда я могу исчезнуть, если я есть? Нет, я не мог этого понять. Но одновременно с тем, я ведь знал, что уже родился, а все, что рождено, непременно должно умереть. Нет, я не мог этого понять.
Потом тридцать лет... (или триста?), я пытался понять. Пытался найти ответ на вопрос: «Что значит родиться и умереть, и что значит быть нерожденным и бессмертным, что значит возвращаться к бесконечности и сотрудничать с силой вечности?»
Куда бы я ни бросил взгляд вокруг себя, все родилось, и все умрет, что бы я ни услышал, когда-то началось, и когда-нибудь закончится, все, что я могу почувствовать, о чем я могу подумать, все, что я осознаю, как феномен, как объект. Включая и себя, если я смотрю на себя, как на форму, если я ощупываю себя руками и чувствую, как форму, если слышу свой голос, как форму... формы, формы, формы... кругом только формы, внутри и снаружи, формы рождающиеся и умирающие. Но что, если все живые существа — это не что иное, как Единое Сознание, вне которого ничего не существует? Ничего больше. Нигде и никогда. Что если само время, где рождаются формы, и пространство, в котором они отделяют себя от других, это проявления всё того же Единого Сознания? Что если время и пространство — это дыхание Единого Сознания? Что если это пульсация жизни «подлинного человека», который не имеет никакой формы, никаких характеристик, корней, начала, никакого «своего места» и идентификаций? Что если в этом безграничном существовании существует только один Субъект, который смотрит, слушает, трогает и действует, через мириады форм, который входит и выходит через мириады лиц? Что если все эти мириады лиц и проявляются здесь только глядя друг на друга, проявляются только благодаря этому взгляду друг на друга? Что если взгляд одного лица порождает собой форму другого лица?
Я хочу показать тебе, что ты и есть — Единое Сознание, Единая Пульсирующая Жизнь, Одно Лицо, и что нет здесь ничего и никого, кроме тебя. Я хочу показать тебе это с помощью воображения.
Представь, что ты можешь отказаться от всего, что не является твоей эссенцией. Представь, что прямо сейчас ты можешь закрыть глаза и отказаться от зрения. Продолжай читать, но представь, что ты отказался от зрения. Ты же всё ещё здесь? Ты всё ещё существуешь? Ты продолжаешься? А теперь откажись от слуха, от обоняния (помнишь, во время эпидемии ковида многие теряли обоняние?), откажись от чувства вкуса, от ощущений тела, откажись от памяти, от воображения (только вообрази, что ты можешь отказаться от воображения!), откажись от мышления, откажись от чувств, от эмоций... Ты всё ещё здесь? Ты всё ещё существуешь? Откажись от движения, откажись от неподвижности. Откажись от до и после. Откажись от времени. Ты всё ещё здесь? Откажись от внешнего и внутреннего и от границы между внешним и внутренним. Ты здесь? Кто ты? Не делай себя объектом, не пытайся определить себя как форму. Просто чувствуй. Ты здесь? Ты есть? Зависишь ли ты от до и после? От внутреннего и наружного? От появления и исчезновения? Ты здесь? Можешь ли ты удалить эту эссенцию «Я есть»? Из чего сделана эта эссенция? Не делай её объектом, не пытайся посмотреть на неё со стороны, не думай о ней. Просто чувствуй.
Это присутствие. Это чувство «Я есть», оно прямо сейчас и прямо здесь. А теперь верни внутреннее и внешнее... сделано ли оно из чего-то другого, чем это чувство «Я есть»? Верни время, верни до и после. Сделано ли время из чего-то другого, кроме тебя? Верни память, верни воображение, верни чувства и все эмоции. Верни ощущения тела, чувство вкуса, верни себе все ароматы, ковид закончился. Верни слух и все звуки. Верни себе музыку. Открой глаза и верни себе свет. Отличается ли внешнее и внутреннее, до и после, от эссенции «Я есть», или всё только и состоит из этого «Я есть»? Верни себе мышление, пусть мысли приходят и уходят, пусть они текут свободно. Не бойся мыслей, не бойся чувств, не бойся памяти и воображения. Не бойся ощущений, не бойся удовольствия и боли. Не бойся себя и другого. Не бойся жизни. Не бойся смерти. Ты есть. И этот «ты» не зависишь от прихода и ухода, ибо ты и есть время, ты и есть пространство.
Вот так ты сначала разделся, как раздеваешься перед сном, снимая с себя все по очереди, а потом также оделся, как одеваешься утром. Убыло ли у тебя при раздевании? Прибыло ли при одевании? За пределами плохого и хорошего — прямо в этот самый момент — что есть твоё изначальное лицо?
***
Продолжение следует.
Все письма
Телеграм-канал Письма к самому себе
С 24 февраля 2022 года я принял обет работать за свободные пожертвования. С тех пор, как минимум вся моя онлайн деятельность, которая занимает 90% моего рабочего времени, происходит именно в таком формате. Если проект "Будда в городе" вам близок и вы хотите поддержать мою работу и мою жизнь, вы можете сделать это здесь: